О любви. Мимолетности
На афише БДТ — новое название. Скромное, вроде бы ничего не говорящее: Нил Саймон. "Калифорнийская сюита". О чем сюита, почему "калифорнийская", чего от нее ждать нам, зрителям, — вроде бы ничего заранее неясно. Впрочем, нет, если не просто скользнуть взглядом по афише, а поворошить в памяти, она заговорит.
Ну, конечно, Нил Саймон — это же популярный американский драматург, чьи "хорошо сделанные пьесы" прижились и у нас. На сцене БДТ годами шел спектакль "Этот пылкий влюбленный" с блистательным дуэтом А.Фрейндлих и В.Стржельчика. Было такое еще "до того" — до эпохи всеобщей коммерциализации театров, и ставил спектакль Г.Товстоногов. Попробуйте вообразить, что его спектакль наглым "чесом" прокатывается по российским городам и весям с билетами по сногсшибательной цене — невозможно! Но уже тогда о таком спектакле говорили — "бенефисный", "актерский", как бы осторожно выделяя из сводной афиши репертуарного театра-дома, намекая на возможность его автономного существования.
Теперь таких "автономных" постановок с неприкрытым коммерческим лицом развелось — жуть! Одна Москва систематически наводит дрожь на Питер своими гастрольными наскоками — громкие имена, убойная стоимость билетов и весьма скромный художественный результат. Впрочем, народ валом валит, прессой же очередные гастролеры вовсе не интересуются — касса "сделана" и без нее.
Тут-то и подоспевает премьера БДТ. Пьеса — "звездная", на двоих, и звезды в наличии. А Георгия Александровича уже десять лет как нет с нами, и одно имя не может охранить театр от всяческих, так скажем, веяний. Идет же рядом с его неувядаемым "Дядей Ваней" сегодня разудалая "Кадриль" — и ничего...
Да, но ведь здесь-то — товстоноговские звезды — Алиса Фрейндлих и Олег Басилашвили, они должны, обязаны служить гарантами того, что спектакль не свалится ни в одну, ни в другую бездну — ни в антрепризность, ни в провинциализм.
К тому же другой спектакль Н.Пинигина, идущий сейчас на большой сцене БДТ, — "Арт" — никак в провинциализме не упрекнешь. Напротив, изысканное зрелище, где за дискуссиями о ценностях абстрактной живописи проступает интереснейшее сцепление характеров, психологически тонко проработанных актерами. Значит, с этим режиссером и такое возможно?
Вот такие душераздирающие гадания по афише смущали меня, и выход был один — окунуться в спектакль, отбросив все предвзятости.
Первое впечатление... никакое. Номер в гостинице средней руки. Справа — спальня, слева — гостиная. Окна — во всю стену, и за ними — синее небо и ветвь цветущего дерева (юг!). Обстановка ничем не примечательная, сугубо функциональная. Но есть в ней (видимо, специально для нас, а не для обычных постояльцев американских гостиниц) особый шик: пользуясь дистанционным пультом (как для "телика"), можно не сходя с места раздвинуть занавеси на окнах и даже поднять на дыбы перегородку между комнатами (правда, зачем — неясно). Словом, оформление художника З.Марголина скорее информативно, чем образно. Вы получаете подтверждение, что Калифорния — это южный штат Америки и механизация быта в гостинице — на высоте. Не более того.
Впрочем, Бог с ней, с обстановкой. Вот от окна отделилась тоненькая женская фигурка в элегантном брючном костюме, приблизилась к нам... Она! Еще ничего не сказано, ничего не произошло, а ощущение внутреннего напряжения уже возникло. В том, как она закуривает сигарету, звонит по телефону портье, нервным движением поправляет коротко стриженые под мальчишку волосы, во всем сквозит эта внутренняя тревога и ожидание... чего? поединка? А вот и противник — большой, вальяжный, в светлой спортивной куртке, загорелый и моложаво-седой. Американская белозубая улыбка и спокойная доброжелательность — полная противоположность женщине.
Бывшие супруги, родители повзрослевшей дочери, которую им теперь приходится "делить". Но главное — не их теперешний спор. Актеры играют прошлое, которое никуда не ушло, стоило им встретиться, — оно ожило. Привычная конфронтация во всем, даже в мелочах, ибо у них разные жизненные ценности. Ей мила нью-йоркская деловая суета, знакомства, связи, встречи, марка автомобиля — стандартный набор. Ему — здешняя размеренность и тишина. У него другой стандартный набор. Он готов ей во всем уступать, но то, как искажается его лицо прежде, чем он ответит ей спокойно, и долгая пауза перед этим ответом, во время которой он привычно надувает щеки, говорят о многом. Чем неподвижнее он, тем нервнее и короче ее движения, кажется, что она танцует вокруг него какой-то мальчишеский "индейский" танец. У нее и мимика — как у дерзкого ребенка, который дразнит противника, уверенный в своей безнаказанности. Это отблески их былых семейных стычек, вечного спора за первенство... в любви? Совершенно нелогично с ее стороны вести себя сейчас так, когда каждый — отдельно, и что ей до него?.. А сколько затаенной ревности в небрежном, казалось бы вопросе, ирония прикрывает нечто, саднящее душу.
Наконец решила — уступить сейчас, чтобы победить потом. На глазах — слезы, на губах — старательная улыбка, и в голосе — непреклонность. Маленький стойкий и очень одинокий солдатик. Уже от порога он вдруг рывком поворачивает ее за плечо к себе лицом — и она благодарно и так по-женски утыкается ему в грудь. Минута блаженной слабости. А когда закроется за ним дверь, она попытается "сохранить лицо" хотя бы перед самой собой: позвонит портье с выговором за опоздавший к этому свиданию заказ — его любимый чай с лимоном.
Двое сыграли этюд о любви, которая не умирает, даже когда ее давно и согласно похоронили.
Следующая пара — другая история. И снова — о любви. Хотя, казалось бы, главное событие — несбывшаяся надежда уже немолодой актрисы на получение "Оскара". Она суетлива и даже несколько истерична: и платье-то ей не нравится, и времени собраться на церемонию — в обрез (впрочем, какой женщине его бы достало?). "Суматошные сборы" — так можно было бы оза-главить первый этюд, так сказать изнанка быта "звезды". Не стесняясь, задирает юбки: а что такого, она — обычная женщина. Загадочен скорее ее муж — словно в панцире своего смокинга и белоснежной сорочки, с гладко прилизанными на пробор седыми волосами, ироническим изломом бровей, сигарой в зубах и какой-то нарочитой чеканностью речи. Загадка раскрывается в развязке этой истории: "Оскара" она, конечно, не получила, немного (а вернее, сильно) подвыпила — и теперь играется этюд на тему "Что их связывает?" Снова поединок, но уже в ином жанре.
"Почему ты меня не любишь?" — вопрос она задает прямо в лоб, но ответа нет. Им сейчас владеют только два чувства — непонятное злорадство и вполне понятная усталость уже немолодого человека. С каким мстительным наслаждением он чеканит свое "Ты вела себя от-вра-ти-тель-но!" — словно реванш берет. И каким привычным жестом снимает свой широкий радикулитный пояс — сейчас, наверное, хорошо бы растереться чем-нибудь согревающим, прилечь ... Но нет, куда там! Она вскакивает на кровать, в боевой стойке, полураздетая, в полупрозрачном одеянии, сползающем с плеч, — фурия, все еще привлекательная, несмотря на годы и неудачи. Она "рвет страсти в клочья", он уходит в глухую оборону, корректно отбиваясь от ее обвинений в склонности к мальчикам: он — денди, он — джентльмен. Она — вся яростный вызов, он — ледяной сарказм. А мне тайный голос нашептывает: "Не верю". Не верю, потому что актер демонстрирует мне своего героя, и я буквально съеживаюсь, глядя как Басилашвили манерничает. Увы, и актриса здесь не вызвала моего сочувствия — ее Диана кричит о своей любви, ползает на коленях, и все это отдает немного vulgar, как писывали во времена Пушкина (поклон юбилею!). Впрочем, и здесь финал лирический: она покинула "поле боя" — их безрадостное супружеское ложе, убежала в гостиную, там скорчилась на полу у перил — и это мгновение тишины было моментом истины. Он наконец пожалел ее, страдающую, подошел, и она благодарно приникла к нему на грудь. Два не очень счастливых человека, необходимых друг другу в своем одиночестве. Музыка.
Что-то после этой истории мне немного взгрустнулось, и не героев жалко — актеров. Они заслуживали драматургии поглубже, посодержательнее... Оставался третий акт.
...Первое впечатление — шоковое: он вскакивает с кровати и мечется по спальне, седые кудряшки взъерошены, вид самый жалкий. Разыгрывается "классическая" ситуация: жена вот-вот появится на пороге, а в его постели спит мертвецки пьяная девица, неведомо как сюда попавшая. Ситуация водевильная, и театр выжимает из нее все возможное, к полному восторгу зала. И чем больше суетится актер, тем сильнее восторг. Хочется крикнуть — да остановитесь же! О, где ты, тень Г.А.?..
И она появилась. В облике жены. Поразительно то мудрое домашнее спокойствие, которым веет от всего облика скромной Милли — гладко причесанной, темноволосой и, кажется, даже темноглазой. (Знаменитые зеленые глаза-виноградины Алисы Фрейндлих, неужели вы умеете менять цвет?) Через все режиссерские смакования комедийных ситуаций она проходит с громадным чувством собственного достоинства и, не побоюсь сказать, женского материнского величия. Как неожиданно сострадающе смотрит она на спящую девчонку, прикрывая ее голый зад одеялом. Муж торопится помочь ей — и они укрывают ее вместе... Не случайно именно в этот момент у него вырывается: "Милли, я люблю тебя больше, чем когда-нибудь..." Она принимает это несвоевременное признание со спокойным достоинством — а как же иначе? Она знает — он не может не любить ее, ведь вся их прошлая жизнь была прожита в абсолютном и естественном доверии друг к другу. Вот эту атмосферу домашнего тепла, уюта чистоты отношений несет в себе Фрейндлих-Милли. Ей и в голову не приходит какое-нибудь грязное подозрение, несмотря на странное поведение мужа. Так долго не приходит, что надо ей прямо напороться на девчонку в постели, чтобы начать что-то понимать в происходящем. Вот эта внутренняя неуязвимость Милли и составляет ее нравственную силу, тот свет, отблески которого освещают и сиюминутную несуразицу, вклинившуюся в ее жизнь.
Как она, сидя у изголовья кровати, говорит по телефону с детьми, ссылаясь на пропажу багажа в аэропорту, — потому, мол, и голос у нее "не такой". Никто никогда не узнает, что она здесь пережила. А рука чужой девчонки, откинутая во сне, лежит у нее на коленях — и она не отталкивает ее, она — Мать. И когда на закрытие занавеса супруги выходят дружно под руку, он, уже пристойно одетый, благообразный, и она, с виду такая мышка, зал снова благодарно аплодирует, отзываясь не только на мастерство актрисы, но и на свет добра, который она несла.
Театр побеждает тогда, когда в теперешних анекдотах, цепь которых и составляет "Калифорнийскую сюиту", ему удается высветить историю взаимоотношений трех пар, таких разных и в то же время схожих, ибо их истории — это вечная история Мужчины и Женщины, история Любви. И первенство в этой игре с прошлым принадлежит А.Фрейндлих, ее мастерство и мудрая человечность таланта делают игру ювелирной, она — как бриллиант, поворачиваемый под лучом театрального света, вспыхивает мимолетно разными гранями.
автор Марченко Т.
"Петербургский театральный журнал" № 18-19. 1999 г.
