Мой кувшин наполнен до краев
Эта актриса со сказочным именем Алиса известна всей стране, и тем не менее самым ее любимым городом остается родной Ленинград — Петербург. В первом, начиная с 1934 года, прошло детство и юность, состоялись пробные шаги на сцене и в кино, случился многолетний роман с Игорем Владимировым, от которого родилась дочь Варвара. Во втором — наступило время собирать камни, прежний Театр имени Ленсовета менять на БДТ, соглашаться на возрастные роли и принимать заслуженные награды, а также оставаться молодой, потому что она из страны Зазеркалье, где живут совсем по иным законам, чем в «Служебном романе» и «Старомодной комедии». Ее будущее так же непредсказуемо, как непредсказуема она сама, но корона с головы по-прежнему не падает.
Это интервью нашему корреспонденту удалось взять у Алисы Фрейндлих задолго до случившейся трагедии с «Невским экспрессом», когда погиб отец двух ее внуков Сергей Борисович Тарасов, руководитель госкомпании «Российские автомобильные дороги». И хотя дочь Варвара давно не живет с ним, Алиса Бруновна восприняла это несчастье как небесную кару, только неизвестно за что… И надо же было такому случиться накануне юбилея замечательной актрисы, когда все каналы телевидения будут рассказывать о ее судьбе, достойной театральной летописи. Надеемся, и в этой беседе наши читатели узнают что-то новое о любимой актрисе и еще раз удивятся ее мудрости и простоте.
– Зинаида Шарко как-то говорила в одном из интервью: «Мы, актеры, настоящие только на сцене, в обычной жизни мы играем». Вы с этим согласны?
– Не знаю, мне кажется это очень утомительным. Хотя, наверное, со стороны виднее, что мы из себя представляем. Но я считаю, если играть на сцене и в жизни, то так можно и в психушку попасть. От перегрузок. Мне же необходимы зоны, когда я могу быть абсолютно расслабленной, как трава растет.
Утилизация лкм и тары из под лака и краски утилизация краски москва.
– Значит, в жизни вы совсем не играете?
– Если, конечно, оставить за скобками такую присущую всем людям тему, как игры со своими детьми и внуками или когда меня узнают на улице. Например, вчера мы с Варей были в магазине «Метро», и пока я выбирала колбасу, сосиски и стиральный порошок, пришлось дать двадцать пять автографов. Конечно, в такие моменты хочется сказать: «Дайте сосредоточиться и выбрать то, что мне нужно». Поэтому приходится играть в лояльность. Или, допустим, после спектакля, когда я иду за кулисами, сняв парик, со всклокоченными волосами, и лицо мое, извините, как жопа, — ко мне подходят и просят сфотографироваться вместе. Что я делаю? Если я буду естественная, то должна выйти из себя. Но люди не понимают этого, — значит, я нажимаю свои воспитательные кнопки, чтобы не выйти из себя. Или, когда меня что-то раздражает, а обстоятельства не позволяют выплеснуть из себя негатив, который во мне зреет, тогда я опять играю в человека, который относится ко всему спокойно.
– Вы как-то сказали: «Актер может даже не осознавать, но все, что происходит с ним в жизни, все, что несет в себе испытание, — это горючее для сцены. Топливо». Получается, что человеческое горе тоже является топливом для актера?
– Почему — топливом? Я никогда не говорила, что только топливом. Я говорила, что в результате все это забрасывается в бункер эмоциональной памяти и извлекается оттуда по мере надобности. Неужели вы думаете, что я лишена истинных чувств, когда кто-то из моих близких болеет, или, не дай Господь, умирает, или с кем-то случается беда? Ничего подобного — я там, с ними. Но мой актерский организм приучен к тому, чтобы «не смотреть, а видеть», «не слушать, а слышать» — тогда все это уходит в запасники памяти.
– Что за последние годы вам доставило особую радость?
– Наверное, спектакль «Оскар и Розовая Дама». Хотя это очень трудная роль, но она доставляет мне большое удовольствие. Я все время нахожусь с ней в каком-то единоборстве, и на целый спектакль, бывает, меня не хватает.
– Вы что-нибудь принесли в «Оскара» от ваших внуков?
– Конечно, какие-то чисто внешние вещи, например от Никиты. Понимаешь, в спектакле существует тройное измерение. С одной стороны, это исповедь смертельно больного Оскара, раскрытая в воспоминаниях Розовой Мамой, а каждый из детей этой больницы — это взгляд Оскара на них, а не сами дети.
– Художник кинофильма «Полторы комнаты» Марина Азизян рассказывала, что однажды на съемочной площадке, когда пленка закончилась и прозвучала команда «Стоп!», — вы продолжали играть. Вам говорят: «Алиса Бруновна, пленка закончилась!», а вы: «Я еще не доиграла». Это правда или легенда?
– Нет, это не легенда, это правда. У меня была маленькая задумка: когда на мою героиню, мать Иосифа Бродского, нападают во время войны и отбирают картошку, я придумала, что одну, упавшую на пол картошку, она все же прячет в рукавичку. И тут кончилась пленка. Мне стало жалко этой затеи, и я продолжала играть. Потом они подсняли этот кусочек, но уже было не то.
– Однажды вы сказали, что ваш брак с Игорем Петровичем Владимировым был обусловлен еще и тем, что вам с ним было интересно.
– Феноменальное чувство юмора — это то, что меня ошеломило во Владимирове сразу. Я училась этому у него, если, конечно, этому можно учиться. Он был необычайно легок в общении, с ним практически невозможно было поссориться, даже когда для этого были достаточные основания. Игорь Петрович моментально все переводил в юмор — и сразу все становилось незначительным. Это потом, с возрастом, когда на нашу жизнь наслоилось достаточно проблем, он стал нетерпим в каких-то вещах, а вначале был необычайно легок. Кроме того, была очень сильная творческая привязка, и он радовался, когда ему не нужно было из кожи вон лезть, чтобы объяснить мне, чего он хочет.
– Где вы сегодня черпаете силы для сцены? Чем подзаряжаетесь?
– Специально ничем не подзаряжаюсь.
– Что вас радует? Что дает силы жить?
– Должна тебе сказать, что я сейчас уже пребываю в состоянии усталого человека. Это не то, что сегодня я устала, это общая усталость. Мне нужно копить силы, чтобы перед спектаклем оставалось время для передышки. Существует многолетняя привычка перед спектаклем часик поспать, чтобы восстановить силы, чтобы была иллюзия свежего нового дня. А перед «Оскаром» я не сплю, чтобы связки не садились. Ложусь на диванчик и ставлю кассету Ван Гелиса, музыка которого просто создана для «Оскара», но ее не принял режиссер спектакля Владислав Пази, которого уже с нами нет.
– Но перед спектаклем вы этой музыкой насыщаетесь?
– Да, чтобы создать особый настрой души. В принципе каждый спектакль требует своего настроя. Иногда можно просто уснуть, проснуться по будильнику, швырнуть его в стенку, выпить чашку кофе и идти на спектакль. Такой вариант тоже существует, особенно когда спектакль очень старый...
– Когда через 20 лет вы вновь вышли на сцену Театра имени Ленсовета в спектакле «Оскар и Розовая Дама», какие воспоминания на вас нахлынули?
– Самые замечательные. Это была самая счастливая пора в моей жизни. Восточная мудрость гласит: в десять лет кувшин наполнен на четверть, в тридцать — на три четверти, а в сорок он наполнен до краев. Ну и в обратном порядке он, естественно, пустеет. Так вот — это были как раз те золотые времена, когда мой кувшин был полон. И вся команда, которую Игорь Петрович собрал, была в возрасте наполнения кувшина. Это было звездное десятилетие театра, которое готовилось Игорем Петровичем долго и настойчиво. Сейчас все говорят: «Боже, какие у вас были замечательные спектакли: «Укрощение строптивой», «Люди и страсти», «Дульсинея Тобосская», «Преступление и наказание». Но если поднять старые рецензии, то можно прочесть, какими страшными словами было обругано «Укрощение», а «Преступление и наказание» низведено до полного уничтожения. А ведь это были действительно замечательные спектакли. Мы очень любили собираться после спектаклей, особенно после «Дульсинеи Тобосской». Была даже такая традиция — после этого спектакля устраивать посиделки. Они были связаны не с тем, чтобы выпить рюмку и закусить капустой, нет. Мы говорили о своей игре, потому что действие продолжало жить в нас. И как раз тогда пытались сочинить молитву, которая звучала примерно так: «Дай нам, Господи, силы, чтобы пережить свалившийся на нас успех, удачу, и чтобы удача эта не лишила нас возможности критически относиться к себе».
– Вы сейчас много занимаетесь внуками?
– Мало, очень мало. И Варей мало занималась.
– Это вас тяготит?
– Да. Когда выяснилось, что Варька выросла в чистом поле, не засеянном моим вниманием, мне было и обидно, и неловко, и жалко ее. Я думала — вот внуки будут, тут-то я разгуляюсь. Но нет, и тут не выходит. Живут они отдельно, мы сейчас пытаемся воссоединиться, но дети уже сформировались, их трудно перевоспитать. Они развиваются согласно времени — телевизор, компьютер, сверстники, совсем не читают, им достаточно той хрени, что несется с экрана. Если бы я была свободна, то, может быть, сумела их заинтересовать чем-то более духовным, но я упустила эту возможность.
– Вы сами когда-нибудь переносили модель театрального поведения на свою жизнь?
– Нет, не помню такого. Хотя знаю, что многие люди, не имеющие достаточного воображения, чтобы выстроить собственную жизнь, пользуются моделью театра. Другое дело, если в книжке или в кино я обнаруживаю мудрость, которая созвучна моему ощущению, то с удовольствием ею пользуюсь, но никогда не присваиваю себе, ссылаясь на первоисточник.
"Трибуна" / 10.12.2009 / Ольга Варганова
