Элайнеры для выравнивания зубов карат-томск-стоматология.рф.
Алиса Фрейндлих: Убеждена, что каждый человек многозначен
Какая радость для журналиста, что некоторые его тексты устаревают. Одиннадцать лет назад, по случаю предыдущего юбилея Алисы Фрейндлих я написал, что вот, мол, загорись Эрмитаж или Публичка, схватим ведра и побежим тушить — отчего же тогда никто не озабочен судьбой национального культурного достояния, каковое, несомненно, представляет эта небывалая, безграничная актриса? Где пьесы, где режиссеры, где спектакли?
И вот — к нашему великому зрительскому счастью — эти слова сделались неактуальны. В последние два сезона она работает с необыкновенной интенсивностью — и работа дает поразительные результаты. Поразительные даже для Фрейндлих, хоть современники уже почти полвека знают, что все сделанное ею — необыкновенно. Взяла да сыграла шута Фесте в «Двенадцатой ночи» в БДТ. Потом — 86-летнюю старуху-скульпторшу в фильме Константина Худякова «На Верхней Масловке». Свое 70-летие в декабре прошлого года отметила ослепительным возвращением на сцену Театра Ленсовета, откуда ушла к Товстоногову в 83-м. Фрейндлих сделала моноспектакль «Оскар и Розовая дама» — она одна в течение двух с лишним часов дает жизнь, плоть, душу многочисленным персонажам пьесы Эрика-Эммануэля Шмита, прежде всего — умирающему от лейкемии десятилетнему Оскару и его престарелой сиделке. Следующей театральной работой Алисы стал «Квартет» в БДТ, рассказанная Рональдом Харвудом история про обитателей дома для престарелых актеров (остальных трех ее участников играют Кирилл Лавров, Зинаида Шарко и Олег Басилашвили). А кинематографической — роль Марии Моисеевны Вольперт, матери Иосифа Бродского, в посвященном поэту фильме Андрея Хржановского «Полторы комнаты и окрестности».
Мы беседуем с Алисой Бруновной, когда она только что вернулась из Минска, где на фестивале «Золотой витязь» ее «Оскар» получил главный приз, и незадолго до начала гастролей в США, куда отправляется «Квартет».
- «Золотой витязь» — предприятие подчеркнуто «патриотическое». И «Оскар и Розовая дама», живой и бесконечно трогательный спектакль, совсем не вяжется с духом православного официоза...
- Ну, там на пресс-конференции обсуждался вопрос, богоугодное ли дело театр. Ведь всегда считалось, что церковь никоим образом не должна одобрять лицедейство, актеров даже хоронили за церковной оградой. Но теперь, к счастью, во время дискуссий на фестивале выяснилось, что церковь вроде бы дала добро. Но только тому искусству, которое апеллирует к душе.
- Кочевая жизнь для вас — неизбежные издержки профессии или, наоборот, приятная возможность, работая, попутно путешествовать?
- Нет, поездки не доставляют мне удовольствия. Я очень рада, возвращаясь домой, и страшно портится настроение, когда предстоит куда-то ехать. Как говорится в «Оскаре», «К старости оно всегда так, путешествия уже не радуют».
- «Уже»? А раньше?
- А раньше как раз было мало. Театр раз в год выезжал на гастроли в какое-то место, которое выпадало по министерскому пасьянсу. Но зато мы сидели там месяц, играли не одно название, а целый репертуар — не такая уж сумасшедшая нагрузка, можно было и передохнуть, и город увидеть. А в последние годы когда я куда-то еду — только и вижу: самолет, гостиничная кровать, спектакль и опять самолет. Или поезд. Сейчас организаторы гастролей стараются максимально спрессовать «полезное» время.
- Когда-то вы много колесили со «Старомодной комедией». Это было средство заработка, то, что на актерском жаргоне называется «чёс» — или еще и возможность увидеть, узнать страну?
- Мы с Владиславом Стржельчиком хотели сделать этот спектакль. Как раз и у Владислава Игнатьевича, и у меня случилась такая... полоса ожидания, у нас обоих не было работы в театре, и мы вспомнили, что есть эта чудная милая пьеса, по возрасту нам вполне подходящая, — вот мы ее и сыграли. И ни разу не было чёса. Чёс — это когда по городам и весям, не разбирая дороги. Вот нынешние американские гастроли можно было бы назвать чёсом, но у нас будет всего двенадцать спектаклей за месяц. Мы специально взяли у театра целый месяц, так что предусмотрена возможность отдохнуть, не играть в день переезда. Все-таки четыре стареньких человека — видимо, продюсер боится, что кто-нибудь из нас гикнется. Так что получается такая же нагрузка, как дома — 10-12 спектаклей в месяц. Меняется только география и время.
- Известно, что публика везде принимает по-разному. Вы как-то изучаете географические закономерности в реакции зала?
- Не то чтобы изучаю, но про себя, конечно, отмечаю. Например, чем южнее — тем люди более сентиментальны, им дай страсть и слезу. А северяне предпочитают большую размышлительность. Эта разница ощутима.
- Вы подстраиваетесь под это, меняете акценты?
- Нет. Просто обнаруживаю и для себя фиксирую, на что зал откликается сильнее.
- А прием наших эмигрантов чем-то отличается?
- Эмигранты — это наша публика 70-х годов. Как раз того времени, когда мы — все четверо участников «Квартета» — были в своей лучшей поре. Самые удачные фильмы, наибольшая востребованность случились именно в том временном регистре. Эмигранты все это видели, поэтому мы для них старые знакомые. А они — для нас. Но среди уехавших в 70-80-е есть те, кто ориентирует детей на новую родину, и этому следующему поколению мы не интересны. А есть те, кто ностальгирует, не хочет забывать прошлое, — и они передают это детям. И на спектакли приходят молодые люди, которые нас не видели тридцать лет назад, но от родителей знают про...
- «Служебный роман»?
- В каждом таком доме есть лучшие фильмы тех лет, так что эти новые зрители — тоже наши, они так воспитаны родителями.
- Когда-то вы сказали, что наилучшее время для актера — около сорока, когда еще достаточно физических сил и уже достаточно профессионализма. Примерно в таком возрасте вы спели знаменитую песенку про то, что у природы нет плохой погоды. Вы согласны с изложенной в ней жизненной программой? Это было для вас лирическим высказыванием?
- Ну, не я автор этих строк, понятное дело. Хотя, конечно, исполнитель тоже привносит немножко своего. Но... наверное, да — осень жизни, как и осень года, надо, не скорбя, благословить. Думаю, в каждом возрасте можно поискать что-то симпатичное, приятное и вдохновляющее.
- В «Верхней Масловке» вы играете «возрастную» для себя роль. Это просто так вышло, что в этом фильме героиня старше вас, а в следующем, допустим, будет моложе — или вы сознательно выстраиваете стратегию перехода на такие роли?
- Я ничего не выстраиваю. Мне предлагают, я могу отказаться, и тогда это не будет выбором. А могу согласиться — и это будет выбор. У меня получилась значительная пауза, когда я уже не могла играть женщин, годных для любви, и недостаточно состарилась для таких бабулек, как в «Масловке». Этот период простоя очень меня пугал. Существует определенный паспортный барьер, никуда от этого не денешься. И здравый смысл диктует, что надо двигаться в открывающуюся сейчас нишу возрастных ролей. Иначе работы не будет, а без работы тоже... чего тосковать-то?
- А мать Иосифа Бродского — характерная роль?
- Там такие крошечные эпизоды, блиц-сценки, что невозможно сыграть какой-то определенный характер. Характер, в общем, угадывается довольно отчетливо, хотя для этого очень мало материала. Она была, несомненно, умница и с большим юмором. Друзья Бродского, которые посвящали нас в разные семейные подробности, рассказывали, что ее очень все любили именно за юмор, за ироничный склад ума. Она даже чуть-чуть подавляла мужа этим своим ироническим отношением. Но мы возникаем такими прорезками в воспоминаниях — и в основном имеем дело с 11-летним Бродским, его играет очень хороший мальчишечка, нашли в Москве. К тому же Хржановский наснимал столько материала, что придется что-то отсекать — в итоге меня там будет совсем мало.
- В роли отца Бродского — Сергей Юрский. Вы прежде встречались в работе?
- Очень-очень давно, в совсем ранней юности. На телевидении играли какой-то телеспектакль.
- А теперь в фильме про одного из самых петербургских поэтов соединились два самых «петербургских» актера...
- Через черт знает сколько лет! А тогда, на телевидении, это был такой водевильчик, если не ошибаюсь — «Жанна плачет, Жан смеется».
- Когда-то в Театре Ленсовета собирались ставить «Анну Каренину», пьесу Михаила Рощина по самому «железнодорожному» русскому роману, но проект не состоялся. А вас привлекала эта роль?
- Не могу сказать, чтобы очень.
- Вот и мне кажется, что Достоевский, которого вы играли, вам ближе Толстого. Но расхожие понятия «актер Достоевского» или «чеховский актер» — взгляд со стороны. А изнутри актер ведь не может играть литературную стилистику — а только конкретный характер, поступки и психологические мотивировки. То, что мы, зрители, опознаем как соответствие тому или иному автору, — природное свойство или все же атмосферу текста можно сыграть?
- Думаю, и то, и другое. Конечно, должно быть природное соответствие. Но если оно есть — ты и играешь так, а не иначе. Наверно, человек с абсолютно здоровой психикой не может Достоевского сыграть убедительно. Если нету трещины в том же месте, в той области, что у Достоевского, — понять его нельзя, а стало быть, и сыграть достоверно не получится. Мне так кажется.
- Часто бывает, что актер играет благородных, добрых, прекрасных героев, но в частной жизни оказывается человеком прямо противоположным. У вас же, наоборот, многие персонажи наделены скверными свойствами, которых, насколько могу судить, категорически лишена их создательница. Можно ли лживость, мелочность, подлость играть «вчуже», одной лишь силой воображения?
- В любом человеке живет множество разных человеков. Плюсы и минусы, добро и зло, сумма всех радостей и гадостей жизни. Я просто убеждена, что каждый человек разнообразен, многозначен. Во всяком случае, интересный для меня человек, в котором все эти противоположности высекают тем большую искру. Вопрос в том, выпускает он из себя одного маленького черненького... или не выпускает. И я понимаю, какая происходит внутренняя борьба, чтобы быть таким, а не другим, подавить в себе минусы, а развить плюсы. Результат этой борьбы зависит от воспитания, среды, каких-то генетических предпосылок — все это вместе помогает человеку выпустить из себя одно и удержать другое. Но поскольку маленькое, черненькое, противненькое есть в каждом, задача — его отыскать. Так или иначе в работе нужно найти в себе точку, резонирующую с ролью.
- Вы работаете на разных уровнях серьезности — от сверхвиртуозного и проникновенного «Оскара и Розовой дамы» до детективного сериала «Женская логика». Вас не оскорбляет, что абсолютно профессионально беспомощные ребята, снимающиеся в сериалах, называются, как и вы, актерами, звездами и т. д.
- Падение профессии началось не с сериалов, а с института. Особенно у нас в Питере очень скверно учат молодых. Я наблюдаю за ними — и вижу, что они не знают даже элементарных принципов ремесла. А сериалы их только развращают, давая понять, что — и не нужно ничего уметь. Если в день снимается по серии — о каком уровне можно говорить? И только актеры, не утратившие понятия профессиональной чести, пытаются восполнять недостаток обучения — кто как. Мой учитель Борис Вольфович Зон говорил, что бывает врожденное владение профессией, — вот те, у кого оно есть, только и выплывают в этом море непрофессионализма. Который, кстати говоря, сейчас царит не только в актерском деле, а — повсюду.
- Может быть, это влияние Голливуда, где актер, как правило, не образ создает, а просто типажно соответствует роли?
- Но я читала, как работали лучшие голливудские актеры — Марлон Брандо, Мерил Стрип, Николсон — очень тщательно, подробно, серьезно. И там нет такой скачки — в день по серии. Не случайно же в Голливуде есть фильмы категории «А», а есть категории «Б» — так и названо. А у нас уже категория «Э, Ю, Я».
- Вы сейчас что-нибудь репетируете?
- Пока нет. В последние два года так сложилось, что я из репетиции в репетицию — три премьеры подряд. А между ними еще и киношка возникала. Клялись, что четвертая «Женская логика» будет последней, но теперь хотят пятую. Я прочитала сценарий (его писала уже не Мария Зверева, а другие авторы) — не могу сказать, что он так сразу меня вдохновил. Ни развития характера, ни юмора не наблюдается. Но в любом случае очень радуюсь, что пока впереди ничего нету, кроме этой пятой «Женской логики», которую собираются снимать в феврале.
Дмитрий Циликин
«Фирменный», 2005, №3, декабрь
